Какова вероятность, что свободы печатных СМИ не станет? Ответ на этот вопрос сейчас интересен любому, чьи планы связаны как с работой в печатном сегменте медиарынка, так и с элементарной возможностью почитать газету за утренним кофе.
Не так давно Виктор Шендерович давал интервью "Огоньку". У него зазвонил мобильный. "Люди готовы дать деньги на передачу "Плавленый сырок" – только просят их нигде не упоминать", – объяснил Шендерович своему интервьюеру Андрею Архангельскому.
Читая об этом, я думал о "Еженедельном журнале", не так давно прекратившем выпуск печатной версии и "переехавшем" с вещами в интернет. Злое, жестко оппозиционное издание закрыл не Путин – его закрыли рекламодатели, упорно не желавшие нести деньги в "ЕЖ". Не потому, что в журнале были плохие продавцы: Александр Шерстогатов, довольно долго проработавший директором по продажам этого издания, теперь успешно собирает рекламу в Newsweek. Скорее клиенты не желали, чтобы их заподозрили в поддержке бескомпромиссно антипутинской позиции, которую занял "ЕЖ".
Есть ли цензура в российских печатных СМИ? Понятно, что на телевидении есть. Все видят ее результаты или, скорее, не видят, потому что перестают смотреть выхолощенные новости. Лично меня как издателя такая ситуация радует. Телевизор умному человеку не нужен, потому что умный человек умеет читать. Я, и когда Останкинская башня сгорела, пришел к ее подножию выпить сто грамм за настоящий, а не кем-то придуманный, День печати. Вот если в прессе не станет свободы – тогда беда, пора уходить в подполье, эмигрировать в Киев, издавать снова "Хронику текущих событий" на папиросной бумаге.
Какова вероятность, что свободы не станет? Ответ на этот вопрос сейчас интересен любому, чьи планы связаны как с работой в печатном сегменте медиарынка, так и с элементарной возможностью почитать газету за утренним кофе. Конечно, по логике, удушив ТВ, цензоры не должны на этом остановиться. Для выпускания пара печатные издания, выходящие все-таки – все в сумме – многомиллионными тиражами, слишком широкая отдушина. Но можно ли считать цензурой предупреждение, которое получил "Коммерсантъ" за интервью с Масхадовым? Или увольнение Рафа Шакирова из "Известий" за кровавые фото из Беслана? Пусть даже вопрос об отставке редактора частного издания принимался, как говорят, в Кремле? Если кто-то и попросил Альфа-банк вчинить "Коммерсанту" знаменитый иск, по которому газета выплатила $11 млн, – это удушение свободы печати? По сравнению с железной метлой, которая прошлась по НТВ и засияла на первой и второй "кнопках", все это ерунда и мелкие неприятности.
Если бы кто-то желал задушить и газеты с журналами, действовать пришлось бы даже резче, чем на телевидении. Печатных журналистов труднее "построить": изданий много, не то что "кнопок", хорошие репортеры и колумнисты нужны везде. В одной газете наведут "порядок" – проголосует журналистская братия ногами, перетечет в другую. Да и порог вхождения на рынок здесь невысок – новое издание выпустить довольно просто, денег нужно не больше $5 млн, а регистрируют печатные СМИ без проблем, даже если заявку подает "неблагонадежный" персонаж или, не дай бог, иностранец – чего на ТВ не может быть в принципе.
Наш брат этим с радостью пользуется. Выскажу такую, возможно, обидную для многих вне нашего цеха мысль: печатные журналисты – практически единственные, кто в нынешнее политически серое время сохранил не только внутреннюю свободу, но и стремление поделиться ею с другими. Поэтому в хороших бумажных СМИ нет самоцензуры. Есть, конечно, издания, где редакторы предпочитают подстраховаться, но они отнюдь не делают погоды на рынке.
В то же время такие газеты и журналы не оппозиционные, в строгом смысле. Они стоят на рациональных позициях: критикуют власть, когда находят ее действия неадекватными, но стараются увидеть в российской жизни и какие-то позитивные стороны. Этого хочет от прессы читатель. За последние два года я не был ни на одной фокус-группе, где читатели не требовали бы "позитива".
На самом деле этот запрос – лишь требование объективности; читатель хочет, чтобы издание занимало определенную позицию не "вообще", а по каждой конкретной теме.
С "ЕЖом" вышло иначе. Он стал настолько предсказуем, приобрел такую четкую политическую окраску, что пал жертвой единственной формы цензуры, реально существующей нынче на печатном рынке. Осторожный по определению бизнес – рекламодатель – увидел на дороге в "ЕЖ" предупреждающие знаки. И свернул туда, где их нет. Реклама не исчезнет из изданий, где острая критика власти не единственное, что предлагается читателю. Даже если бизнес окончательно впишется во всеобщую "вертикаль", объективная пресса останется для него полезной рекламной площадкой. А значит, сможет не только выживать, но даже иной раз выплачивать штрафы, подобные "коммерсантовскому".
Стремление найти баланс между борьбой за справедливость и интересом к жизни – здесь и сейчас – не самоцензура.
Это следствие профессиональных принципов, которые соблюдаются в лучших российских изданиях. И пока редакции бумажных изданий не опечатывают, а тиражи не уничтожают, умный человек – в отличие от принципиального телезрителя – будет жить в стране с приемлемым уровнем свободы.